Российско-канадский программист Виталик Бутерин — создатель эфириума, глава Ethereum Foundation и глубочайший знаток экономики — анализирует книгу Эрика Познера и Глена Вейла «Радикальные рынки», рассуждая о новых экономических моделях и проводя параллели с блокчейн-технологиями. Предлагаем вам перевод статьи Бутерина, опубликованной на его сайте.
Недавно мне посчастливилось получить копию новой книги Эрика Познера и Глена Вейла «Радикальные рынки» (Radical Markets), которую можно описать как интересный новый взгляд на политическую экономику — предмет, где разбираются большие вопросы о том, как пересекаются рынки, политика и общество. Общая философия книги в моей интерпретации может быть выражена следующим образом. Рынки велики, а ценовые механизмы — это удивительный способ управления ресурсами общества, а также объединения информации и целей большого количества участников в единое целое. Тем не менее рынки имеют классовую структуру, потому что обуславливаются правами собственности, которые также устроены по классовому принципу. Однако существует множество различных способов, при помощи которых можно создавать рынки и права собственности, и некоторые из них даже не изучены, хотя могут быть потенциально намного лучше, чем то, что у нас есть сегодня. В этом смысле противостояние либертарианцев существующей руководящей системе и их стремление к свободе создают огромное творческое пространство, где такие способы могут разрабатываться и развиваться.
Книга интересует меня по нескольким причинам. Во-первых, несмотря на то, что большую часть своего времени я посвящаю блокчейну/криптопространству, возглавляя эфириум и иногда поддерживая некоторые проекты в этом пространстве, у меня также есть более широкие интересы: например, использование экономики и разработка механизмов для создания более открытых, свободных, демократичных и эффективных систем сотрудничества людей, в том числе (это главное) совершенствование или замена современных корпораций и правительств. Пересечение интересов сообщества эфириума и идей Познера и Вейла многогранно и обильно, так как книга «Радикальные рынки» посвящает целую главу рынкам персональных данных, переопределяя экономические отношения между нами и такими сервисами, как Facebook; также обратите внимание, над чем работает сообщество эфириума: это рынки персональных данных.
Во-вторых, блокчейны вполне могут быть использованы в качестве технической основы для некоторых решений, описанных в книге, а смарт-контракты эфириума идеально подходят для реализации тех сложных систем прав собственности, которые в ней исследованы. В-третьих, экономические идеи и проблемы, которые затрагивает книга, — это те идеи, которые блокчейн-сообщество изучало и будет изучать для собственных целей. Познер и Вейл допускают, что экономическое выравнивание стимулов может заменить субъективную ситуативную (несистематическую) бюрократию (например, модель налогообложения Харбергера фактически могла бы заменить принудительное отчуждение имущества). Учитывая, что у блокчейнов нет доступа к доверенным судам, контролируемым людьми, такие решения могут оказаться ещё более идеальными для рынков, основанных на блокчейнах, чем для «реальной жизни».
Должен сказать, что идеи, представленные в книге, вовсе не будут гарантированно приемлемыми для всех читателей; по крайней мере первые три предложения представляются неоднозначными, так как противоречат предрассудкам многих людей о том, как должна использоваться собственность и как она не должна использоваться, где деньги и рынки могут быть использованы, а где нет. Авторы не прочь поспорить: ранее Познер доказал свою готовность поспорить с таким понятием, как «право в области прав человека». Тем не менее книга действительно объясняет, почему каждое из предложений в случае его реализации может повысить эффективность. При этом книга предлагает несколько вариантов каждого предложения в надежде на то, что хотя бы одна (даже частичная) реализация каждой идеи окажется читателю по душе.
О чём говорят Познер и Вейл?
В книге пять основных разделов, каждый из которых выступает за конкретную реформу: 1) самостоятельно исчисляемые налоги на имущество; 2) квадратичное голосование; 3) новый вид иммиграционной программы; 4) роспуск крупных финансовых конгломератов, которые в настоящее время заставляют банки и другие отрасли промышленности действовать как монополии, даже если на первый взгляд кажется, что все они действуют на основе конкуренции, и 4) рынки для продажи персональных данных. Обзор всех пяти разделов и их оценка заняли бы слишком много времени, поэтому я сосредоточусь на подробном обзоре одного конкретного раздела, касающегося нового вида налогообложения собственности, чтобы дать читателю почувствовать те идеи, которые несёт книга.
Налоги по Харбергеру
См. также: Property Is Only Another Name for Monopoly, Познер и Вейл.
Рынки и частная собственность — это две идеи, которые часто рассматриваются вместе, и при современных идеологических установках трудно представить себе одно без другого. Однако в XIX веке многие экономисты в Европе были и либертарианцами, и эгалитаристами, а скептицизм в отношении излишества в частной собственности был довольно распространён. Довольно интересный пример этого — дискуссия Бастии и Прудона в 1849-1850 годах, в которой они оспаривают легитимность взимания процентов по кредитам, с одной стороны, сосредоточив внимание на взаимных выгодах от добровольных контрактов, а с другой — подозревая некоторую опасность в появлении класса людей, которые могут накопить ещё больше капитала, не работая и создавая дисбаланс в доходах / финансовом состоянии населения в целом.
Как оказалось, абсолютно возможно реализовать такую систему, в которой есть рынки, но нет права собственности. Например, в конце каждого года можно собрать всю собственность граждан, а в начале следующего года продать всё это через правительственные аукционы за самую высокую цену. Конечно же, такая система интуитивно нереалистична и непрактична, хотя её преимущество в том, что она обеспечивает отличную эффективность распределения: каждый год имущество переходит к человеку, который может извлечь из него наибольшую выгоду (то есть предложившему самую высокую ставку). Это также даёт правительству наибольший объём доходов, который может быть использован для полной замены налогов с доходов и продаж, а по сути может составить базовый доход государства.
Теперь вы можете спросить: а разве существующая система собственности не достигает эффективности распределения? К примеру, у меня есть яблоко и я оцениваю его в $2, а вы его оцениваете в $3. Если вы предложите мне $2,5, то я, скорее всего, соглашусь. Однако в этой ситуации не учитывается то, что информация неполная: откуда вы знаете, что я оцениваю яблоко в $2, а не в $2,7? Вы можете предложить мне купить его за $2,99 — так, чтобы быть уверенным, что я продам его вам, если вы действительно оцениваете яблоко выше, чем я. Однако тогда вы практически ничего не выиграете от сделки. А если вы попросите меня установить цену, как я узнаю, что вы оцениваете яблоко в $3, а не в $2,3? И если бы я установил цену в $2,01, то я бы практически ничего не выиграл от сделки. К сожалению, есть известный результат таких отношений, который сформулирован в виде теоремы Майерсона — Саттертвейта, которая гласит, что никакое решение не эффективно, то есть любой алгоритм переговоров в таких ситуациях иногда должен приводить к неэффективности взаимовыгодных сделок.
Если есть множество покупателей, с которыми вы должны вести переговоры, то всё становится ещё сложнее. Если некая фирма пытается продвинуть крупный проект и ей требуется купить 100 объектов, а о покупке 99 уже имеется договорённость, то у продавца в отношении оставшегося объекта есть сильный стимул выставить очень высокую цену — в надежде на то, что у фирмы не будет выбора, кроме как заплатить.
Ну, не обязательно никакого выбора. Это может быть довольно неудобный выбор: невыгодный как в частном, так и в социальном плане.
Повторное выставление на аукцион раз в год (как сказано выше) полностью решает проблему эффективности распределения ресурсов, но при очень высокой стоимости эффективности инвестиций: нет смысла строить дом, если через шесть месяцев он будет отнят у вас и продан на аукционе. Подобная проблема касается всех налогов на недвижимость: если строительство дома обойдётся вам в $90 и принесёт $100 выручки, то тогда вам придётся заплатить налог на имущество в размере $15. Это приведёт к тому, что вы больше не будете строить дома, и те $10 прибыли будут потеряны для общества.
Одна из наиболее интересных идей экономистов XIX века, в частности Генри Джорджа, состояла в своего рода имущественном налоге, с которым не было бы подобной проблемы: это налог на стоимость земли. Идея состоит в том, чтобы взимать налог со стоимости земли, хотя это никак не подразумевает улучшения земельного участка. Например, если у вас есть земельный участок стоимостью в $100 000, то вам нужно платить налог в размере $5000 в год независимо от того, в каких целях используется ваша земля — для строительства многоквартирного дома или как место для выгула собак.
Друг
Вейл и Познер не уверены, что на практике земельные налоги штата Джорджия обоснованны:
Рассмотрим, например, Эмпайр-стейт-билдинг. Какова чистая ценность земли под ним? Можно попытаться сделать вывод о его ценности, сравнив со стоимостью прилегающей земли. Само здание определяет окрестности вокруг него, а удаление здания наверняка изменило бы ценность этих окрестностей. Земля, здание и даже окрестности так связаны друг с другом, что трудно определить ценность каждого из них по отдельности.
Вероятно, это не исключает возможности применения другого вида земельного налога, как в штате Джорджия, — налога, который опирается на среднее значение стоимости имущества, распределённого по достаточно большой площади. При таком подходе улучшаются свойства единицы площади, однако это не приводит к чрезмерному увеличению налогов, которые владельцы должны платить. Заметьте, при этом у жителей Джорджии нет возможности защитить землю от «улучшений». Однако в любом случае Познер и Вейл вносят своё основное предложение: применять налог на имущество с его самостоятельной оценкой.
Давайте рассмотрим систему, в которой владельцы недвижимости сами определяют, какова стоимость их имущества, и платят налог в размере, скажем, 2% от этой стоимости в год. Но вот неожиданный поворот: какую бы стоимость они ни указали для своего имущества, они также должны быть готовы продать его по такой цене.
Если ставка налога адекватно соотносится с вероятностью того, что собственность будет продана раз в год, то этим достигается оптимальная эффективность распределения: повышение стоимости вашей недвижимости на $1 увеличивает налог на $0,02, но это также означает, что существует 2%-ный шанс, что покупатель вашей недвижимости не будет скупиться на этот $1, и поэтому нет стимула обманывать ни в том, ни в другом направлении. В целом это наносит ущерб эффективности инвестиций, но значительно меньше, чем когда все объекты подлежат ежегодной продаже с аукциона.
Познер и Вейл затем говорят, что если требуется большая инвестиционная эффективность, то возможно применение гибридного решения с более низким налогом на имущество:
Постепенное снижение налогов с целью повышения инвестиционной эффективности приводит к снижению потерь в эффективности распределения. Причина в том, что наиболее ценные продажи — это те, в которых покупатель готов заплатить значительно больше, чем продавец готов принять. Это первые и наиболее ценные сделки, которые происходят благодаря снижению цены, поскольку даже небольшое снижение цены позволяет избежать блокировки таких сделок. Фактически можно показать, что размер социальной потери из-за монопольной власти растёт квадратично в пределах её полномочий. Так, уменьшение наценки на треть устраняет практически 5/9 = (32-22)/(32) от распространяющегося вреда для частной собственности.
Эта концепция квадратичных потерь мёртвого груза действительно важна для понимания экономики, и, возможно, это глубокая причина того, почему принцип «умеренности во всех отношениях» может быть привлекателен: первый шаг, который отводит вас от крайности, как правило, самый ценный.
Затем в книге говорится о дополнительных преимуществах такого налога, а также о некоторых его недостатках. Одно из интересных преимуществ заключается в том, что он устраняет недостаток информационной асимметрии, который сегодня существует в продаже недвижимости, когда владельцы заинтересованы, чтобы их собственность выглядела хорошо и даже вводила в заблуждение. При правильно установленном налоге Харбергера, если вам как-то удаётся заставить людей думать, что ваш дом дороже на 5%, то вы и получите на 5% больше при его продаже. Однако до этого момента вам придётся платить на 5% больше налогов, иначе кто-нибудь быстрее постарается купить его у вас по первоначальной цене.
Недостатков у такого налогообложения меньше, чем кажется. Например, один из естественных недостатков в том, что оно подвергает владельцев недвижимости неопределённости из-за того, что кто-то может купить их имущество в любое время, хотя этот фактор едва ли можно считать чем-то неожиданным или неизвестным: это риск, с которым арендаторы сталкиваются каждый день. Однако Вейл и Познер предлагают более умеренные способы введения налога во избежание таких проблем. Во-первых, налог можно применять к видам собственности, которые в текущий момент принадлежат государству; это наилучшая альтернатива как для государственной собственности, так и для традиционной полномасштабной приватизации. Во-вторых, налог может применяться к формам собственности, которые предполагают «промышленное» использование, например к лицензиям на радиочастотный спектр, доменным именам, интеллектуальной собственности и т.д.
Остальная часть книги
В остальных главах книги содержатся похожие идеи, по духу соответствующие модели налогообложения Харбергера, но изложенные в свете современных теоретико-игровых принципов создания математически оптимизированных моделей существующих социальных институтов. Одно из предложений — квадратичное голосование, которое я кратко описал бы следующим образом.
Предположим, что вы можете проголосовать столько раз, сколько захотите, но голосование стоит токенов голосования (скажем, каждому гражданину присваивается N токенов голосования в год), и при этом токены можно тратить «нелинейно»: ваше первое голосование обойдётся вам в один токен, второе — в два токена и т.д. Если кто-то считает, что стоит голосовать, например, за определённого кандидата, утверждают авторы, то эти люди будут стараться платить больше при одном голосовании; при квадратичном голосовании количество голосов выравнивается со стоимостью голосов: если вы готовы заплатить до 15 токенов за голосование, то вам нужно купить голоса, потратив на это 15 токенов и в итоге отдав 15 голосов. Если вы хотите заплатить до 30 токенов при голосовании, то вы продолжите покупку голосов до тех пор, пока у вас есть средства, меньшие или равные стоимости 30 токенов, и поэтому вы сможете отдать до 30 голосов. Голосование называется квадратичным потому, что общая сумма, которую вы платите за N голосов, пропорционально увеличивается до N2.
После этого в книге описывается рынок иммиграционных виз, который мог бы значительно расширить количество допускаемых в ту или иную страну иммигрантов, с тем условием, что это принесёт пользу местным жителям. Рынок иммиграционных виз также мог бы дать равные стимулы для визовых спонсоров, выбирающих иммигрантов, чтобы последние преуспевали в стране назначения и не совершали преступлений. Ещё в книге обсуждаются меры по усилению антимонопольного законодательства и, наконец, идея создания рынков персональных данных.
Рынки во всём
Есть множество способов ответить на каждое индивидуальное предложение, сделанное в книге. Лично я нахожу схему иммиграционных виз Познера и Вейла благонамеренной и вижу, как она может улучшить существующее положение. Однако схема сложна, и мне кажется, что проще, когда визы продаются каждый год с дополнительными требованиями к мигрантам, чтобы они страховали свою гражданскую ответственность. Робин Хэнсон недавно предложил значительно расширить мандаты страхования ответственности, чтобы это стало альтернативой для многих видов регулирования. При этом, конечно, введение новых мандатов для всего общества нереально, но новая расширенная иммиграционная программа может оказаться для них идеальным применением. Платить людям за персональные данные интересно, но есть опасения по поводу неверного выбора. Мягко говоря, те, кто отдаёт большое количество данных Facebook и сидит там за $16,92 (текущий годовой доход FB для каждого пользователя), — это не те люди, на которых рекламодатели готовы потратить сотни долларов (на каждого), продвигая ролексы и ламбо. Однако, по моему мнению, очень интересен общий принцип, продвигаемый книгой.
За последние сто лет действительно было проведено большое количество исследований в области разработки экономических механизмов, которые обладают желаемыми свойствами и превосходят по своим характеристикам простые двусторонние рынки покупок и продаж. Некоторые из этих разработок внедрены и применяются в конкретных отраслях, например, это касается внедрения комбинаторных аукционов, аукционов радиочастот и ряда других случаев промышленного использования таких механизмов. Однако эти результаты не просочились в какой-либо широкий политический проект; политические системы и права собственности, которые у нас действуют, в основном такие же, как и два столетия назад. А можно ли использовать современные экономические идеи для реформирования основных рынков и политики таким глубоким образом? И если да, то стоит ли это делать?
Обычно мне нравятся рынки, где есть беспроблемное регулирование стимулов; мне не нравятся политики, бюрократы и отвратительные взломщики; я люблю экономику; мне очень нравится использовать экономические идеи для разработки рынков, чтобы они работали лучше и чтобы мы могли уменьшить роль политиков, бюрократов и взломщиков в обществе; и мне нравится именно такое видение экономики. Поэтому позвольте мне быть хорошим интеллектуальным гражданином и прилагать максимум усилий к тому, чтобы реализовать всё это.
Существует предел сложности для структуры экономических стимулов и рынков, поскольку способности пользователей к мышлению ограниченны, как и их способность к осуществлению постоянной переоценки вещей. Следует учитывать и то, что и люди в основном ценят надёжность и определённость.
Цитирую Стива Вальдмана, критикующего ценообразование Uber:
В конце концов нам нужно рассмотреть вопросы экономического расчёта. В макроэкономике мы иногда сталкиваемся с компромиссом между растущим и непредсказуемым уровнем изменяющейся цены и полной занятостью. Разумно это или нет, наша текущая политика сводится к стабилизации уровня цен даже при краткосрочных затратах на производство и занятость, так как стабильные цены позволяют проводить более долгосрочные экономические расчёты. Это смутное «хорошо», которого не увидеть на диаграмме спроса и предложения, представляет собой очень большое жертвоприношение. Такая же проблема существует и в микроэкономическом контексте. Например, если революционная схема «совместных поездок» действительно займёт своё место, многие из нас будут принимать решение о том, владеть ли автомобилем или полагаться на Sidecar, Lyft и Uber, чтобы они возили нас на работу. Чтобы выполнить такие экономические вычисления, нам понадобится нечто вроде предсказуемого ценообразования. Поездки на работу при минимальных зарплатах (средняя з/п выше!) при помощи Uber хороши тогда, когда расценки стандартны, но не при всплеске цен. В отчаянной утопии «сторонников свободного рынка» всегда найдётся решение подобной проблемы. Однако на практике мы можем определять фьючерсные рынки для поездок с Uber и таким образом хеджировать наши риски от ценовой волатильности (хотя на деле всё это не так удобно)…
А также:
Понятно, что во многих ситуациях люди предпочитают предсказуемость цен немедленному доступу [к товарам/услугам]. Подавляющее большинство услуг, которые мы покупаем и потребляем, не нормируются по цене каким-либо точным методом. Ммм, да, если ваш парикмахер или автомеханик заняты, они обслужат вас на следующей неделе…
Сильные права собственности ценны по той же причине: кроме доводов в пользу эффективности распределения и инвестиций они дают душевное спокойствие и возможность планировать преимущества за счёт предсказуемости.
Стоит отметить, что даже сам Uber не занимается ценообразованием с поправкой на «рыночный» курс, хотя это рекомендовано экономистами. Uber — это не тот рынок, где сами водители устанавливают цены, участники поездок могут видеть, какие из цен более выгодные, и сами для себя выбирают компромисс между ценой и временем ожидания. Почему Uber не занимается ценообразованием? По словам Стива Вальдмана, один из аргументов заключается в том, что «Uber — это картель [объединение предпринимателей]», который хочет корректировать рыночные цены не только ради эффективности, но и из-за стремления к максимизации прибыли. Стратегия компании также состоит в установлении цен, которые вытеснят конкурирующие платформы (и такси, и общественный транспорт), а также в выстраивании связей с общественностью. Как отмечает Вальдман, у конкурента Uber, Sidecar, водители могут устанавливать цены, и я лично видел приложения для организации совместных поездок в Китае, где пассажиры могут предлагать водителям более высокие цены, чтобы получить машину быстрее.
Uber может возразить, что сами водители — не специалисты в определении оптимальных цен, например, по сравнению с алгоритмами Uber, и в целом люди предпочитают удобство интерфейса с одним щелчком мыши умственному труду и сравнению цен. Если предположить, что Uber завоевал доминирующее положение, обойдя конкурентов (например, Sidecar), то, получается, рынок сам решил, что затраты на интеллектуальные транзакции не будут оправданы экономическим выигрышем от продажи большего количества вещей.
Налоги по Харбергеру, мне кажется, приведут к таким же проблемам, но в десятикратном размере; люди не являются экспертами в оценке имущества и должны будут потратить значительное количество времени и умственных усилий на выяснение того, какую цену выставить для своего дома. И будет множество жалоб, когда они поставят слишком низкую цену и вдруг обнаружат, что их дом продан. А если налоги Харбергера применять и к более мелким объектам собственности, то людям нужно будет прилагать ещё больше умственных усилий для оценки вещей. С такой же критической точки зрения можно посмотреть и на многие виды рынков персональных данных, и, возможно, на квадратичное голосование, если оно будет реализовано.
Можно поспорить, сказав: «Ах, даже если это правда, на дворе XXI век; есть компании, которые работают над искусственным интеллектом (AI), который будет принимать решения о ценах от нашего имени, и у людей будет возможность открыто выбирать между системами AI». И Познер и Вейл сами предполагают, что это, вероятно, выход. И здесь начинается интересный разговор.
Сказки страны Крипто
Одна из причин, почему эта дискуссия меня особенно интересует, заключается в том, что в некоторых случаях криптовалюты и блокчейн-пространство сталкиваются с аналогичными проблемами. В случае с налогами Харбергера мы рассматривали почти такое же предложение в контексте Ethereum Name System (нашей децентрализованной альтернативы DNS). Однако оно в конечном счёте была отвергнуто. Я спросил разработчиков ENS, почему оно была отклонено. По их словам, проблема заключается в следующем.
Многие доменные имена ENS относятся к типам, который интересен только двум классам участников: (1) законным владельцам определённого имени и (2) мошенникам. Кроме того, в некоторых частных случаях законный собственник может недополучать финансирование, и мошенники могут оказаться крайне опасны. Один из конкретных случаев — это MyEtherWallet, кошелёк эфириума. MyEtherWallet приносит пользу экосистеме эфириума, что делает его проще в использовании для многих тысяч людей. Однако MyEtherWallet способен охватывать только очень небольшую часть ценности, которую предоставляет экосистема, в результате чего его бюджет слишком мал, чтобы состязаться в серьёзной борьбе за доменное имя. Если домен попадёт в руки мошенников, то пользователей MyEtherWallet легко обмануть, заставив их отправить весь свой эфир (или другие эфириум-активы) в кошелёк, адрес которого подменён. Поскольку должен быть один определённый законный владелец любого доменного имени, режим чистых прав собственности сопровождается небольшой потерей эффективности распределения ресурсов. Существует серьёзный общественный интерес к стабильности ссылки (то есть законный домен в один прекрасный день не должен перенаправить вас к мошенникам), поэтому любой уровень налогообложения по Харбергеру может принести больше вреда, чем пользы.
Я предложил разработчикам ENS идею применения налогов по Харбергеру для коротких доменов (например, abc.eth); ответ заключался в том, что было бы слишком сложно оперировать двумя классами доменных имён. Тем не менее, возможно, существует некое предложение, которое могло бы в этом случае удовлетворить ряду требований, и мне было бы интересно услышать отзывы Познера и Вейла на это конкретное предложение.
Другая история из области блокчейна и эфириума, где содержится вывод о более радикальном рынке, касается транзакционных комиссий. Понятие интеллектуальных транзакционных затрат состоит о том, что неудобно каждый раз даже задумываться о стоимости небольшого платежа (например, за цифровой товар), прокручивая в голове мысли типа «стоит оно того или нет». Хотя такие затраты в целом могут стать огромным бременем для рынков микроплатежей и остановить их работу. Это понятие часто используется как аргумент, который может объяснить, почему массовое признание технологии блокчейн затруднено: каждая транзакция требует небольшой комиссии, а интеллектуальные затраты на выяснение того, какую комиссию платить, сами по себе становятся барьером для удобства эксплуатации. Такие аргументы ещё больше усилились в конце прошлого года, когда комиссии за транзакции биткоина и эфириума выросли из-за высокого спроса (ценообразование с поправкой на скачок цен!). А транзакции тех пользователей, кто не платил достаточно высокую комиссию, застревали на нескольких дней.
Тем не менее эта проблема теперь в значительной степени преодолена. После скачков в конце прошлого года кошельки эфириума разработали более продвинутые алгоритмы, которые выбирают, какие транзакционные комиссии следует заплатить, чтобы транзакция была включена в блокчейн; и сегодня большинство с радостью пользуется этим. Лично я не беспокоюсь по поводу интеллектуальных транзакционных издержек — так же, как водителю автомобиля не стоит беспокоиться об увеличении потребления бензина при каждом повороте, ускорении и торможении.
Персональный AI для взаимодействия с открытыми рынками — уже реальность на рынке транзакционных комиссий эфириума
Третий вид радикального рынка, который мы рассматриваем в контексте консенсусной системы эфириума, представляет собой один из способов стимулирования деконцентрации проверочных нод (узлов) для консенсуса Proof-of-Stake. Для блокчейнов важно, чтобы они были децентрализованы, и это вызов тому, с чем борется антимонопольное законодательство, хотя имеющиеся в нашем распоряжении инструменты различны. Решение Познера и Вейла по антимонопольному законодательству, которое запретило бы институциональным инвестиционным фондам владение акциями множества конкурентов в одной и той же отрасли, слишком субъективно, чтобы оно могло работать для блокчейна. Однако для нашего контекста есть другое решение: если проверочная нода совершает ошибку, она получает штраф в размере, пропорциональном количеству других узлов, которые также совершили ошибки примерно в то же время. Это стимулирует к настройке нод таким образом, чтобы частота их отказов была минимальным образом связана с отказами остальных нод. Это уменьшит вероятность одновременного сбоя нод и угрозу целостности блокчейна. Я хочу спросить Познера и Вейла: хотя точный подход зависит от конкретного приложения, можно ли найти подобное «рыночное» решение, которое могло бы глобально стимулировать деконцентрацию рынка?
В целом я настроен оптимистично в отношении того, что с различными поведенческими странностями вокруг реализации радикальных рынков на практике можно справиться с помощью хороших опций по умолчанию и персонального AI. Думаю, при продвижении самой большой проблемой оказался бы выбор пространства, где все эти модели можно протестировать и продемонстрировать. Я особенно приветствую использование блокчейна и криптопространства в качестве полигона.
Другой вид радикального рынка
В целом книга сосредоточена на централизованных реформах, которые могут быть реализованы в экономике сверху вниз, даже если их предполагаемый долгосрочный эффект сводится к тому, чтобы повысить эффективность принятия решений отдельными лицами. Предложения подразумевают масштабные изменения в том, как должны работать право собственности, голосование, иммиграционные визы и антимонопольное законодательство. В книге также рассматривается то, как люди видят свои отношения с имуществом, деньгами, ценами и обществом.
Однако, кроме сказанного в книге Познера и Вейла, существует возможность использования экономики и теории игр для создания децентрализованных экономических институтов, которые могут быть приняты меньшими группами людей.
Наиболее известные примеры децентрализованных институтов из теории игр и экономики: (1) контракты о гарантиях и (2) рынки прогнозов. Контракт о гарантиях — это система, в которой некоторые общественные блага финансируются за счёт предоставления кому-либо возможности пожертвовать деньги, а также вернуть их обратно тогда, когда общая сумма такого фонда превысит определённый порог. Это гарантирует, что люди могут делать взносы, зная, что либо они вернут свои деньги когда-нибудь, либо их окажется достаточно для достижения определённой цели. Разновидность этой концепции — доминантные договора о гарантиях, которые изобретены Алексом Табарроком: предприниматель предлагает вернуть участникам более 100% их депозитов, если договор о гарантиях не привлекает достаточно денег.
Рынок прогнозов позволяет людям делать ставку на вероятность будущих событий, даже если они обусловлены некоторыми действиями (например: «Я ставлю $20 на то, что безработица снизится, если кандидат X победит на выборах»). Существуют технические методики для тех людей, которые заинтересованы в информации и готовы финансировать рынки прогнозов. Возможность манипулирования вероятностью, которую предоставляет рынок прогнозов, позволяет людям зарабатывать свободные деньги, делая ставки против манипуляторов (да, я знаю о неприятии риска и об эффективности капиталовложений и т.п., но всё же такие деньги близки к свободным).
Познер и Вейл также приводят один пример того, что я назвал бы децентрализованным институтом. Это игра, в которой определяется получатель денег в случае, если, например, какая-нибудь компания разделится или состоится развод; обе стороны приводят свою оценку, и выигрывает тот, чья оценка будет выше, хотя проигравший также должен получить сумму, равную половине арифметической средней двух оценок. Такое решение можно считать близким к математически оптимальному (хотя оно не идеальное).
Одна особая категория вещей в децентрализованных институтах, которая меня интересует, — это улучшение стимулов для публикации контента и его курирование в социальных сетях. Вот некоторые идеи:
• хеш-столкновение, обусловленное методом Proof-of-Stake (когда вы отправляете кому-то электронное письмо, вы даёте ему возможность сжечь ваши $0,5, если он сочтёт его спамом);
• рынки прогнозов для курирования контента (использование рынков прогнозов для предсказания результатов модерируемого голосования по контенту — для поощрения рынка быстрой премодерации контента, а также для наказания манипулятивной премодерации);
• условные платежи за платный подписной контент (после того, как вы оплачиваете часть загружаемого контента и просматриваете его, вы можете решить, должны ли платежи идти к автору или они должны быть соразмерно возвращены предыдущим пользователям контента).
А вот идеи, которые у меня уже были в других контекстах:
• ответные контракты о гарантиях;
• DAICO (более децентрализованная и более безопасная альтернатива ICO).
Мошенники в Твиттере… Могут ли рынки прогнозов стимулировать автономную толпу людей и AI-модераторов к тому, чтобы помечать эти посты и предупреждать пользователей о том, чтобы они не отправляли свой эфир, в течение нескольких секунд после того, как пост был размещён? И можно ли ввести такую систему во всём интернете, где нет единого централизованного модератора, который легко мог бы удалять посты?
Вот некоторые идеи других относительно децентрализованных институтов:
- TrustDavis (определение репутации компаний электронной коммерции по участию её высшего руководства в акционерном капитале с тем, чтобы застраховаться от недобросовестных получателей рейтинга);
- Circles (получение децентрализованного базового дохода при помощи выпуска локально взаимозаменяемых монет);
- рынки сервисов капчи;
- цифровые ротационные ссудосберегательные/кредитные p2p-ассоциации;
- реестры, курируемые токенами;
- прямое коллективное финансирование оракулов (ПО), основанных на смарт-контрактах;
- использование смарт-контрактов на основе блокчейна для координации деятельности объединений.
Мне также было бы интересно услышать мнение Познера и Вейла о таких радикальных рынках, которые могут развёртываться и использоваться группами людей так, чтобы не требовалось потенциально спорных всеобщих изменений в плане политических и имущественных прав. И могли бы такие децентрализованные институты использоваться для решения ключевых задач XXI века по продвижению научного прогресса, развитию информационных общественных благ, сокращению глобального неравенства, большой мета-проблеме фейковых новостей, правительственной и корпоративной цензуре в соцсетях и регулированию криптовалютных продуктов? Как мы осуществляем контроль качества в открытом обществе?
В целом я очень рекомендую книгу «Радикальные рынки» (и, кстати, я также рекомендую «Неадекватное равновесие» (Inadequate Equilibria) Элизера Ядковски) всем, кто интересуется этими проблемами, и с нетерпением жду обсуждений.
